Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны
Там, где живёт «Спарта», — раньше была, кажется, школа, или что-то наподобие.
До сих пор всё было недосуг спросить у Моторолы, с чего начиналась его война здесь — в тот момент я его, естественно, не видел и не знал.
— А сколько ты здесь времени уже?
— С февраля 2014 года.
— Ходит куча слухов, что ты поджигал базу «правосеков», потом в Харькове нашёл себе жилинских ребят…
— Да, с жилинскими ребятами я был, — уклончиво отвечает Моторола.
Кабинет, где мы сидим, напоминает прихожую в деканате того университета, где я учился когда-то: три стола, на стене карта, много разнообразного народа, всем лет 25–35 на вид, одна строгая, или, скорей, равнодушная девушка в камуфляже.
Здесь можно курить. Моторола курит тонкие сигареты.
Постепенно все куда-то расходятся; из подсобки нам приносят бутылку коньяка; сам Моторола не пьёт, я ни разу не видел, чтоб он употреблял алкоголь; зато мы с Поддубным употребляем, и это видели, увы, многие.
— Есть известная фотография, гдеты стоишь в Харькове на митинге, — говорю я, закусывая корочкой хлеба.
— Мы сопровождали товарища, который нёс обращение к президенту.
— Сколько ты там был?
— 26 февраля приехал — значит, где-то недели две пробыл в Харькове.
— А почему в Харькове не получилось?
— Потому что те люди, которых поддерживали и которые что-то обещали — просто сбежали и бросили всех. Ты говоришь: «жилинские ребята» — на тот момент, когда я с ними познакомился, они думали, что они жилинские ребята. Впоследствии оказалось, что они просто брошенные люди, за которыми домой потихонечку приходит СБУ, забирает их и сажает в глубокий подвал.
— Что было дальше?
— Дальше уже вариантов там находиться не было.
— А где ты там жил?
— С единомышленниками. Когда приехал в Харьков, у меня было ровно столько денег, чтобы уехать обратно домой в Россию. Но когда я попал в Харьков, я понял, что домой в Россию я вернусь не скоро. Потом я уехал в Крым.
— Была такая история, когда ты пришёл к Стрелкову и сказал, что ты морпех?
— Когда мы разговаривали со Стрелковым, он нас всех собирал и проводил собеседования. И тем, кто, по его мнению, мог пойти с ним, он сказал: если да, то да, если нет, то нет. Решения все принимали самостоятельно. Он меня спросил, где я служил. Я ему сказал: такие-то года, был там-то и там-то. Спросил, кто командиры. Ну, в качестве проверки, я не знаю. Я спокойно ответил на все вопросы и вот встал вместе со Стрелковым. И потом нас посадили на борт. Дали по парашюту. Забыли сказать, как им пользоваться, — Моторола посмеивается, но так, в меру: видно, что он не шутит.
— А ты не прыгал никогда, в смысле, не летал?
— Нет. Выкинули. Мы разлетелись по всему Славянску. Потом собирались в течение недели.
— Я помню, как вы собирались в Славянске, террористы, — неожиданно подключается Поддубный. — Хотел убить моего оператора зачем-то. Принести в жертву, так сказать.
— На самом деле всё было иначе, ты всё не так преподносишь, — спокойно парирует Моторола.
— Я помню, как всё это было, — говорит Женя, разливая по второй.
— Я вышел только что из боя, — рассказывает Моторола. — Когда я шёл, в меня стреляли со всех сторон. Я потерял свои очки.
— Потом, — завершает за него Поддубный, — тебе встречается мой оператор и ты его убить хочешь.
— Нет, меня спровоцировали. Мне сказали что-то такое, что мне захотелось выстрелить в твоего оператора. Да ладно, ты побежал и сказал: «Пятый канал, на землю!»
— Я этого не помню, — негромко говорит Моторола. А ты в какой должности начинал служить? — встреваю я, потому что их дружеская перепалка подошла к логическому завершению.
— Где?
— В Славянске.
— Звания и должности не было. Я туда зашёл командиром группы.
— Сколько человек?
— Вместе со мной было человек 10–12. Группа огневой поддержки.
— Вы без оружия заходили?
— Всё здесь себе отобрали. Вгрызлись в глотки… Тех людей, которые со мной заходили, их здесь нету.
— Они ушли?
— Ушли. Именно из моей группы нет никого. Но из всех тех людей, которые были с нами тогда, — кто-то остался. Немой был, Нос, Лёлик, ещё несколько ребят. А остальные рассчитывали на крымский вариант. Но когда поняли, что они могут умереть, — стали потихонечку петлять. Бабай-алибабай с номером счёта на груди…
— Бабая не любишь?
— Не то, что не люблю, его вообще не за что любить. Мало уважения к тем людям, которые ставят перед собой задачу и её не выполняют. Не было задачи приехать пострелять и уехать. Коли так получилось, нужно стоять до конца. Но у этих людей нет никакой идеи, нет веры в самих себя. Они приехали, поняли, что им тут придёт пизда — и решили съебаться. Вот и всё. А те люди, которые захотели остаться, — их очень мало.
Возможно, кто-то сделал своё дело, чтоб уйти на определённый этап, и потом зайти обратно. А все те люди, которые прикрывают свою трусость какими-то непонятными фактами: что кого-то отсюда выгоняли, что те, кто пришли первыми, — все они заказаны и их начинают уничтожать по одному… Ну, я не знаю. Уничтожают, уничтожают. Вот у нас четыре человека в подразделении заходили первыми — что-то второй год нас никак не уничтожат местные власти. Всё, вот завтра нас сожрут, наверное, — здесь Моторола молчит три секунды и вдруг добавляет: — Ну, сожрут и сожрут.
— А что нужно сделать, чтоб была ещё одна бутылочка коньяка? — спрашивает, обращаясь как бы в никуда, Поддубный.
— Мотор, а напомни, ты с какого года? — спрашиваю я.
— С 1983-го.
— На первую чеченскую ты не попал?
— Возраст не позволял. Я бы с удовольствием, но… Я был в 2003 и в 2004 году в Введенском районе. Боестолкновения случались, а такого, чтобы лютая война, — не было. Там где-то кого-то обстреляли, тут… Просто едешь на мотоброне — и из какого-то двора в тебя стреляют. Трассера отбились от брони. Никто на это даже внимания не обращал. Это происходило в основном в вечернее время, когда снимают блоки, когда останавливаться нельзя. В тёмное время суток все должны сидеть на жопе ровно.
— Какие-то свои тактические наработки ты здесь уже придумывал? Или что-то из Чечни привёз? Есть какое-то сходство, как ты думаешь, между войной там и войной здесь?
Нет, чеченскую войну с этой никак не сравнишь. Разве только в том схожесть, что люди убивают людей. А стратегия поведения была отработана уже здесь. Пришлось подстраиваться под события, анализировать, предполагать, как думает противник, опережать его, принимать какие-то меры, какое-то противодействие на его действия. Постоянно приходилось двигаться.
А вот эту историю с «Аллах Акбар» реально ты придумал первый? Когда в громкоговорителе врубали намаз, и это из раза в раз деморализовало противника. Я просто придумал на блокпосту в Семёновке поставить колонки и включать там музыку, что-то говорить по громкой связи. И туда сразу же влились намазы всякие. Потом песня Тимура Муцураева появилась, и пошла вот эта байда.
И потом в Семёновке, как это положено по времени, мы начали включать намаз. И если какая-то информация приходила по поводу действий украинских террористов, то сразу же по громкой связи на всю Семёновку: «Внимание гарнизону! Противник может применить дымовые снаряды и высадиться ночью на вертолётах с тепловизорами!» и т. д, и т. п. Или там: «Внимание гарнизону! Приготовиться к ужину!» И они начинали в панике стрелять куда попало. Но так они и не смогли подавить это вещание, которое было всё время. Это была одна из психологических атак — и очень серьёзных.
Серьёзная психологическая атака была — его автомобиль, китайский джип, — вставляет своё слово Поддубный.
Какой китайский джип? — пытается вспомнить Моторола.
Ну, у тебя был какой-то китайский внедорожник. Может быть, не джип, а кроссовер… От него пахло — просто ужас. Я из здания СБУ слышал, как воняла машина Моторолы.
Ну, бог его знает. Серебристый?
Да, да, да, вот от него пахло на две версты.
Потому что на нём постоянно вывозили трёхсотых, двухсотых… Всё стекало в машине.
…Мне про тебя ополченцы говорили, что у тебя звериная чуйка… — слегка подзадориваю Моторолу я. Нету меня никакого чутья. У меня мордвинское лицо и часть моей крови принадлежит северным народам — может быть, из-за этого обо мне такое говорят. Я на 25 % коми, на 25 % адыгеец, на 50 % русский. Отец моей матери — русский, отец моего отца — адыгеец. Мать моей матери — коми, мать моего отца — русская.
Ты типа коми-адыгейский охотник…
Да какой я охотник? Я охоту люблю, как прогулку. Как возможность пообщаться с природой.
Мотор, а почему каждый раз, когда мы с тобой встречаемся, рядом с тобой нерусские лица? Это случайно так получается?
Это специально спланированная акция, — посмеивается Моторола, и тут же серьёзно говорит: — Потому что цель, которую я преследую, — достичь того же, что имелось раньше: когда была Великая Российская империя, которая объединила под своим флагом многие народы. Эти народы жили более или менее мирно, по крайней мере, старались, и у них это получалось. Но против общего врага воевали вместе и защищали одно государство.
